Джиллиан

СЛЕПОЙ ОХОТНИК

1

Иногда он чувствовал себя одряхлевшим до столетнего старика, который, едва поднявшись утром с постели, не глядя, привычно тянется за палкой, будто без опоры на неё не встать. Только сам он тянулся за солнцезащитными очками. Потребность в них стала такой, что надевал даже утром, даже в собственной квартире, хотя рядом никого не было. Спохватывался и с досадой бросал назад, на столик. Очки — супер. Стёкла темнейшие — глаз не разглядеть. Кроме всего прочего, он поработал паяльником и прилепил к дужкам снизу небольшие пластиковые треугольники: они исключали случайность, что в сетчатке его глаз напрямую отразятся глаза другого человека.

Без необходимости из квартиры он не выходил. Несмотря на все уговоры родителей, пытавшихся пригласить к нему известных психотерапевтов, он только огрызался и всё больше замыкался в себе. Как объяснить этим дипломированным, что он знает, что с ним происходит? Как? Да ни один трезвомыслящий человек не поверит в то, что он может коротко объяснить!

Он ограничил себя до таких рамок, что на улице появлялся редко. Заработанные за прошлые годы деньги позволяли ему заказывать продукты в магазинах. Ещё удобней было, когда отец или приезжал сам, или присылал с работы подчинённых завезти сыну привычный набор продуктов… Так он постепенно переходил к существованию, близкому к прозябанию в тюремной камере-одиночке. Минус компьютер. Минус телевизор. Минус любое общение — особенно с незнакомым человеком. Из развлечений только чтение. Иногда приходил отец и сидел с ним за шахматами.

Он отказался от выхода на улицу в часы, когда люди гуляли или деловито шли на работу. После последней пары случаев, когда к нему, скрывшемуся за очками, подходили и всеми силами добивались взглянуть в глаза, он стал выходить по ночам или ранним утром. Отец уговаривал приехать на дачу, соблазнял красотами и большой усадьбой, где ему никто не помешает гулять на природе, а он вспоминал, как легко на расстоянии уловить глаза другого человека. И наотрез отказывался. Мать однажды, прошлым летом, вывезла его в лес. Зашли далеко. Единственный раз, когда оторвался на всю катушку, жадно впитывая цвета и краски и отчаянно мечтая жить где-нибудь в глухомани…

Мир на улице превратился для него в коричневый, в ожидании дождя, гризайль — в тонах, которые давали стёкла очков. Дома — в сплошное небо, в голубые и серые краски. Вниз, со своего верхнего этажа, он не осмеливался опускать глаза.

… Апрельское утро пообещало пасмурь и бесконечный дождь. И опущенные глаза людей, которые стараются пробежать быстрей, чем обычно, не застревая на странных ощущениях, которые могут заставить их подойти к незнакомому человеку.

Он натянул джинсы, джемпер, ботинки и куртку с капюшоном, который тут же надвинул на глаза, уже укрытые очками. Зонта брать не стал.

Инстинктивно подняв плечи, сунув руки в карманы куртки, он, ссутулясь, шагал по улице, легко обходя спешащих людей.

Впечатление города и недолгой, шаткой свободы.

Несмолкаемый гул, сплетённый из гудения транспорта, гомона прохожих, стука воды с крыш по гулким карнизам…

Прохладный сырой воздух, насыщенный запахами мокрого асфальта, камня и бензиновых паров…

Высокие здания, широкие площади.

Гризайлевые фигуры, мелькающие мимо и смазанные странным дождём, больше похожим на туман, слишком крупные капли которого провисли в воздухе и облепляют кожу… И болезненно замирающее сердце, когда кажется, что вот-вот к нему подойдут.

Порой ему казалось, что за ним следят. Но он, сжав зубы, не оборачивался, понимая, что это самовнушение.

… Он возвращался домой, когда на каменных ступенях остановки, мимо которой проходил, оступилась какая-то старушка, а потом из её рук вылетела трость.

Женщина была близко от него — и он машинально шагнул ей помочь. Убедившись, что она устоит на ногах и без опоры, бросился за тростью, которая, подпрыгивая с одной ступени на другую, покатилась к дороге и шлёпнулась прямо к колёсам подъехавшей маршрутки — ладно хоть катнулась к бордюру. Подняв палку из грязи — вода здесь, слава Богу, бурлила к решётке слива, — он машинально вытянул руку встряхнуть её от грязи и воды. И замер, приглядываясь. Такого он ещё никогда не видел. Трость оказалась раритетной — даже на его дилетантский взгляд. Мало того — украшена смутными резными узорами по всей длине, так ещё и мягко изогнутая рукоять, очень удобная в ладони, заканчивалась изящной миниатюрой — стилизованным чёрным черепом.

Трость так зачаровала, что он не сразу опомнился. А потом пошёл к старушке. Ругая себя спустя секунды, когда сначала отдал трость, а потом непроизвольно (воспитание, чёрт бы его!..) подал старушке руку, помогая крепче встать на ноги и уйти с опасных для неё ступеней. Слишком близкий контакт. Он отвык от такого… Но утешал себя, что вот сейчас уйдёт и она так и не взглянет ему в глаза.

Старушка оказалась очень даже энергичной. Держась за предложенный локоть, буркнула: «Спасибо, добрый человек…», необычно мягко встряхнулась всем телом, словно мокрая кошка, и взглянула на него. Он было отшатнулся… Старуха вцепилась в рукав его куртки, другой ладонью как-то узко обирая дождь со своего морщинистого худенького лица и зорко присматриваясь к «доброму человеку», словно он был без очков. Он отчётливо чувствовал этот взгляд, пытливо впивавшийся в его глаза.

— Господи милосердный… — выдохнула она. — Да как же ты живёшь с этим?!

Он окаменел. Только эти слова и заставили не выдираться из невольного захвата. Не сбегать.

Прислушался к ней, всё ещё бормочущей шёпотом:

— Смертей-то… Смертей…

Мороз по коже: а то сам не знает. Она-то откуда?.. Но присмотрелся. Странная старуха. Она так пытливо вглядывалась в его глаза, словно и правда видела их, не замечая очков. А ведь стёкла тёмные. Специально выбирал… Может, и правда, видит? Только что ему с этого… Не поможет.

— Слышь, касатик, — уже спокойно сказала та. — А проводи-ка ты меня в местечко одно. Руки помоешь… Да и… Глядишь, и помогут тебе. Ни-иной Григорьевной меня звать. — Она так и сказала, отчётливо потянув на букве «и».

Правда, и сейчас, и чуть позже он не мог звать её по имени-отчеству. Хотелось только и называть старухой. Вслух — ладно, вспоминал про имя-отчество, но в мыслях…

Хуже, что он вдруг уловил: даже не предложи старуха проводить её, он бы послушно пошёл за нею, скажи она только одно слово: «Идём». Поразился этому открытию, но и впрямь покорно зашагал рядом. Правда, упрямо возразил мысленно кому-то, что не потому идёт следом, что командуют им, а потому, что не сбросишь же цепкую старушечью руку со своей. И в чём-то был прав, оправдываясь перед собой. Старуха шла тяжело, опираясь на его руку и легонько постукивая тростью по мокрому асфальту.

Шли недолго. Перешли дорогу, спустились к большому рынку, в котором он когда-то бывал на самом краю, на овощных рядах, — покупал яблоки. Сейчас, не будь ведущей его старухи, он бы потерялся в рыночных переходах. Впечатление, что постепенно входишь в неплохо организованную и благоустроенную пещеру со своими ответвлениями, постепенно перерастающими в настоящий лабиринт, в котором заблудиться — раз плюнуть. Но старуха шла уверенно, и он следовал за нею без вопросов.

Они спустились в громадный и очень людный, несмотря на утро и дождь, подвал. Пересекли его, вышли на какой-то двор, где он шарахнулся от грузчика, который будто специально прямо на него катил гружёную тележку. Старуха, замахнувшись на него тростью, недовольно прикрикнула: «Куда прёшь, охальник!», а тот весело отозвался:

— От бабы Яги и слышу!

Та только хмыкнула, нисколько не смущённая и не обозлённая, а даже польщённая, и поспешила вдоль стены — по крытому сверху коридору между основным зданием рынка и открытыми на улицу прилавками. Наконец она начала спускаться по небольшим ступеням в новое подвальное помещение. Он — следом, углядев только скромную вывеску «Фитоаптека». Хотел опередить, чтобы помочь спуститься, но старуха внезапно заспешила так, словно забыла о палке в руках.